***
Ему было трудно говорить.
Разрозненные клочки бумаги, на которых были нацарапаны какие-то каракули, тоже не несли всей информации. Поэтому мы провозились пару недель, прежде чем удалось составить нечто вроде дневника, который вел этот «психопат», как сам себя называл, находясь в одной из лечебниц для душевнобольных. Получился совместный труд, похожий чем-то на брежневскую «Малую землю», с элементами современных чернушных рассказов.
Сульфазин, такое лекарство (лекарство ли?), которое, после того как его ввели в организм, начинает действовать как пыточное средство. Говорят, что этот препарат придумали еще нацисты. Человека ломает, скрючивает, поднимается температура, начинаются страшные боли. Я так боюсь, чтобы мне не вкололи этого сульфазина. А тут, если плохо себя ведешь, тебя запирают в ординаторской, надевают смирительную рубашку и колют, колют, колют этим страшным препаратом.
К нам в палату положили одного пацана, который добровольно сюда сдался. Как потом рассказывал Мурик, он специально подошел к дверям диспансера, которые закрыты на замок, а если точнее, ко входу палаты и начал гнать что-то про гвоздь в голове и всякую подобную ерунду. Над ним сжалились и положили, потому что попасть сюда, как я понял, не каждый псих может. Мурик ложился в это заведение каждый раз, как у него кончался полугодовой запой. Потому что знал, что через несколько дней он обязательно поймает белую горячку, а в таком состоянии Мурик может натворить все что угодно, этого-то он и боится, а здесь худо-бедно хоть какой-то уход, еда, ему помогут…
Хотя то, что мне вкололи в первый день, тоже не аспирин. На следующее утро, когда я проснулся, то как бы потерял чувство ориентации. Мои мышцы, мои ноги, руки работали как бы сами по себе, а потом ежедневно в течение трех дней меня качали еще и другими лекарствами, и я стал похож чем-то на растение. Это, наверное, самое точное слово — растение. Я чувствовал пустоту в мозгах, как будто бы там не было серого вещества, а был закачан обыкновенный воздух.
…Джеймс, или, как я еще его называю, Джей, все никак не хотел исчезать, он просто стал слегка размытым, местами похожим на студень и перестал улыбаться. Мне до слез было его жалко, когда он смотрел на меня своими печальными глазами, в которых я видел нечеловеческую боль. И все же мы иногда с ним могли говорить.
Иногда, когда я плакал по ночам от своего бессилия, от того, что люди, которые меня сюда запрятали, не понимают моих отношений с Джеем, он садился на мою кровать и успокаивал меня как мог. Тогда я спрашивал его, тихо так, чтобы не разбудить психов, спавших со мной в одной палате, что с ним случилось. Он мне отвечал, что никогда меня не покинет, только не нужно говорить другим, что он всегда со мной. Да я и не говорил, я пытался и пытаюсь это скрывать.
Кстати, Джей появился в моей жизни совершенно неожиданно. Я проснулся однажды рано утром, вернее, я потом понял, что это было раннее утро, потому что за окнами было пасмурно, и он сидел у меня в ногах и улыбался. Я сразу почувствовал даже до его первых слов, что ему можно доверять, что это настоящий мой друг…
Вначале меня почему-то положили в первую палату, наверное, по ошибке, и вообще я заметил, что тут многое делается по ошибке. Могут по ошибке огреть хорошенько, а могут даже и «трахнуть» — пьяный санитар или какой-нибудь из бывших уголовников.
Первая палата — это практически смерть, если лежать там привязанным к железной прикроватной дужке. У входа постоянно сидит дюжий санитар, похожий на кабана, с такой же свирепой харей, только клыков нет. Тебя кормят из ложки. Хотя это нельзя назвать кормлением, потому что все почти выливается на дырявое одеяло. Потом перевели наконец-то в другую палату с более щадящим режимом.
Расположение наших палат — в виде креста. Это как некий символ. В самом низу этого креста находятся первая палата и туалет. Туалет — это громко сказано, потому что на самом деле это узкая вонючая комната, где в полу пробито несколько дырок. Порой в эту сральню набивается человек по тридцать, кто курит, кто испражняется, а кто высматривает в форточку свою пассию. Напротив расположена женская палата. До перекладины этого гипотетического креста расположены несколько палат и процедурные комнаты. Эта часть тоже охраняется, только уже не «кабаном», а обыкновенными медсестрами, которые здесь негласные хозяева, особенно по ночам. Врачи повертятся до обеда, а потом мы остаемся во власти этих монстров в белых халатах. Если медсестра злая, то она может сделать с тобой все что угодно, конечно, при помощи тех же «кабанов». Тебе могут вкатить громадную дозу сульфазина, избить и так далее.
А в перекладине этого креста находится палата для, как бы это сказать, не таких тяжелых больных и алкашей, хотя, как мне кажется, все это относительно. Врачи, не испытавшие этого состояния, пытаются что-то там вякать по поводу болезни, хотя я считаю, что у меня никакая это не шизофрения, я просто встретил Джея, и это счастье.
***
Мы с Муриком как-то сидели на корточках в туалете и курили, к тому времени я уже привык к этому паскудному тубзику, даже стал считать его своим местом свиданий с Джеем. Ведь только здесь можно было остаться относительно свободным, особенно ночью, покурить, подумать, поговорить с Джеем.
Так вот, мы с Муриком сидели на корточках и разговаривали о том о сем, за жизнь, одним словом. Джея в это время рядом не было. Он вообще иногда куда-то пропадает, и тогда мне без него трудно. Я привык к его советам, он всегда помогает, подскажет, как поступить. И тут неожиданно я вдруг почувствовал, как напрягся Мурик и перескочил на другую тему: на то, что в его машине стоит форсированный двигатель. Я скептически посмотрел на него, не похоже, чтобы у этого психа была машина. Но Мурик продолжал: «Знаешь, сколько в моих 'Жигулях' скоростей?» «Нет», — ответил я, не ожидая, что произойдет дальше. «Двести!» — вдруг закончил он, переключил воображаемый рычаг скорости и с урчанием умчался из туалета, пибикая на ходу.
Я так и застыл от страха, хорошо, появился Джей и начал меня успокаивать. Гладить, как маленького, по голове, и только его ласковое прикосновение немного меня успокоило.
Я как-то спросил у врача Иосифа Романовича: если Джей только лишь порождение моего подсознания, которое в момент появления Джея берет верх над моим сознанием, то каким образом я могу физически ощущать прикосновение Джея? Иосиф Романович только заорал на меня от злости: «Псих паршивый! Я тебе дам, чувствую физически. Ты у меня сейчас будешь другое чувствовать, скотина!» Тогда мне впервые и вкололи несколько кубиков сульфазина, я неделю очухаться не мог, и тогда же Джей и настоял на том, чтобы я никому не рассказывал про то, что он все еще находится рядом. «Будь хитрее, — объяснял он мне, — говори, что я пропал, тогда тебя могут выписать. Ты ведь хочешь домой?» Джей гладил меня по голове, и от этого я постепенно успокаивался.
Тем временем в туалет на четвереньках вполз Димон, он уже ничего не соображал, да на него никто и никогда не обращал внимания, его не обижали, не ругали, с ним никто не разговаривал, потому что он был глубоко погружен в свой мир, настолько глубоко, что, даже собирая окурки среди мочи и дерьма, продолжал беседовать с кем-то. Однажды я услышал обрывок речи. Димон разговаривал сразу с несколькими собеседниками. Как это ему удавалось?
Вообще-то это довольно интересное и прекрасное состояние — общаться со своими друзьями, которых никто не видит и не слышит. Единственный минус — когда ты начинаешь громко говорить, тогда тебя можно подловить.
Так вот, в туалет вполз на карачках Димон собирать свои окурки. Я сжалился над ним и протянул ему долбан.
В это время там, за окном, кто-то крикнул: «Пацаны!» Я высунул голову в форточку и увидел на противоположной стороне такую же высунутую голову, только женскую. Там было женское отделение. Иногда через эту форточку нам устраивали сеансы стриптиза, какая-нибудь эксгибиционистка показывала свои гениталии мужикам. Между нашими отделениями существовала железная договоренность — за показ расплачивались либо чаем, либо сигаретами, или, конечно же, самой твердой валютой — водкой.
На этот раз девушка, высунувшая голову в форточку, позвала меня по имени.
Я очень удивился. Откуда она может меня знать?
«А как тебя зовут?» — поинтересовался я из вежливости.
«Гуля… Зови меня просто Гуля…» — ответила она, из чего я сделал заключение, что на самом деле ее зовут не Гуля. Впрочем, какая разница.
На этом наше общение закончилось.
***
Иосиф Романович сделал такое лицо, что челюсть его отвисла, как у самого настоящего олигофрена.
Он молчал минут пять, приходя в себя, хотя как опытный психиатр должен знать привычки и способности шизофреников.
А я-то всего лишь рассказал ему о том, какой диагноз он записал мне в истории болезни: «параноидальная шизофрения».
Между прочим, существуют еще кататоники, которые могут часами оставаться в положении неподвижных статуй.
Загляните в первую палату, простые шизофреники, молчаливый, отрешенный взгляд которых говорит о многом. До их настоящей сути достучаться практически невозможно. И гебрафеники, которые вечно хихикают, хохочут, ухмыляются, бормочут нечто невнятное, одним словом, типичные психи.
Так вот, давным-давно мне случайно попалась книжка, в которой говорится о необычной возможности шизофреников читать чужие мысли, что приводит некоторых врачей в полное замешательство. И у меня тоже появились подобные способности. Иосиф Романович это понял. Ну зачем же я себя выдал?!
Это все из-за Джея, который обижается, наверное, из-за того, что я иногда переговариваюсь с Гулей через форточку.
Вчера я спросил его прямо в лоб:
«Ты что, Джей, обижаешься?»
Он лишь грустно покачал в ответ головой. Его синие, пронзительно-синие глаза стали грустными.
Кстати, он всегда одет в великолепный костюм, какие носили джентльмены в конце XIX века, к тому же носит трость с набалдашником из слоновой кости, инкрустированную серебром, и классный шелковый цилиндр. Жаль, что его не видят другие люди. Но почему он так реагирует на Гулю? Мне ведь с ней интересно. К тому же уже почти год, как я не был с женщиной…
***
Однажды был проведен такой вот эксперимент: была выделена плазма из крови шизофреника, которой была выкормлена муха, которую, в свою очередь, скормили паукам. Пауки, вместо того чтобы соткать традиционную паутину, сотворили нечто бесформенное… То есть в крови шизофреника содержится некое вещество, которое так изменяет личность.
Между прочим, существует теория, что шизофреники — это попытка природы, иначе говоря, Бога, изменить человека, создать новый вид. Наверное, Всевышний понял, что нынешний хомо сапиенс ни к черту не годится.
Значит, я более высшее существо, чем остальные люди, и это льстит. Хотя не существует конкретных объяснений возникновения этой болезни. Среди психиатров по этому поводу полный разнобой.
***
Мы с Гулей сумели даже увидеться, это было настоящим свиданием.
У одного из наших есть ключ, который попал к нему каким-то образом. Между мужской половиной и женской всего лишь деревянная дверь, которая, как и все двери в диспансере, закрывается на специальный ключ. Один из больных, по кличке Крот, пользуется этим и продает свои услуги по открыванию за пачку грузинского чая, из него лучше чифирь получается. Я дал ему такую пачку и поздно ночью, договорившись предварительно с Гулей через форточку, проник в женское отделение.
Мы постояли полчасика, поговорили… Этого было достаточно, чтобы понять, насколько это близкий по духу мне человек. Правда, о том, откуда она знает мое имя, Гуля не сказала. Тут что-то не то. Потому что и Джей, когда я с ней стоял, куда-то запропастился.
Позже, когда я пытался выяснить все о ней, а он обычно был осведомлен о тех людях, с кем я имел дела, Джей отказался со мной говорить. Просто растворился в синей темноте длинного коридора, по которому постоянно сновали такие же размытые тени…
***
С Кротом произошла одна интересная история.
Иосиф Романович считает себя великим психиатром. Хотя мне лично кажется, что он сам двинутый. Иногда он беседует с тобой и смотрит в другую сторону, где видит твою иную сущность, пребывающую в ином измерении. Я бы поставил ему тот же самый диагноз, который он поставил мне: параноидальная шизофрения…
Он собирался выписать Крота, которого лечил своим методом, чем ужасно гордился.
Крот был особо агрессивным пациентом, лишь лошадиные дозы нейролептиков делали из него добрейшее существо с осоловевшими глазами. Только к вечеру, когда еще не успевали раздать лекарства, в его глазах начинал появляться металлический блеск, свидетельствующий о бешеном нраве и железном характере, сломать который могли только эти маленькие разноцветные пилюли.
Кстати, о том же аминазине я прочитал, что он может вызвать симптомы паркинсонизма, контактные дерматиты, раздражающе действует на почки, нарушает кроветворение, понижает двигательную активность, снижает температуру тела, усиливает эффект лекарств, угнетающих нервную систему.
Вы теперь имеете некоторое представление об этом средстве. Одно лечим, другое калечим.
Итак, Крот был готов к выписке, самый любимый больной Иосифа Романовича. Бывший вечный обитатель первой палаты, ныне милый интеллигентный человек, с очень правильной и красивой речью. Заслушаешься. Знания — ну прямо Большая Советская Энциклопедия. Глаза как у собаки — все понимает.
Первое свидание Крота с родными после продолжительной болезни. В комнату посетителей входят испуганная женщина с усталым лицом — жена Крота — и маленькая прелестная девчурка.
Иосиф Романович находится в гуще событий, записывает все нюансы на диктофон. Его распирает от профессиональной гордости. Встреча проходит очень успешно. Муж и жена обмениваются новостями, в женских глазах Иосиф Романович замечает счастливый блеск. Неужели ее муж наконец-то выздоровел?! Дочка вертится на папкиных коленях, бегает по комнате свиданий. А потом снова подбегает к отцу и вдруг начинает выпрашивать конфету: «Папа! Папа! Я хочу конфету! Хочу конфету!»
И тут Иосиф Романович улавливает в глазах своего пациента странное движение. Крот несколько смущен.
Казалось бы, что здесь такого?
Но Иосиф Романович настороже.
Крот смущенно роется в карманах полосатой пижамы с номером 66 и неожиданно достает оттуда отполированный до блеска большой загнутый гвоздь. «На, доченька, на конфетку, родная, любимая…» — протягивает он его улыбающейся девочке, которая кричит на всю больницу: «Папа! Папа! Это не конфетка! Это гвоздь!»
Этот день стал самым черным для Иосифа Романовича, а так же и для Крота, который через некоторое время снова стал тем, кем и был… ДУ-РА-КОМ!
***
Роман с Гулей развивался настолько стремительно, что я даже не могу как следует обдумать ситуацию.
Джей не хочет мне помогать. Он явно ревнует меня к ней. Как только я встречаюсь с Гулей, Джей пропадает.
Между тем каким-то образом Гуля проникала сквозь все заслоны и приходила ко мне по ночам. На мой вопрос, как это она делает, Гуля загадочно улыбалась.
Первую нашу ночь мы до одурения целовались в грязном мужском сортире. Наутро я встал с больной головой. Джей смотрел на меня с укоризной. В тот день он стал таким расплывчатым, что сквозь него я спокойно мог смотреть телевизор, который стоит прямо в фойе.
Но мне было не до телевизора. Гуля обещала снова прийти ночью. Я даже пропустил свою смену идти на обед.
Тут существует такой негласный порядок, в первую смену едят те, кто может за себя постоять, так сказать, авторитеты дурдома, в последнюю — совсем дебилы, типа Димона.
И если ты пропустил свою смену, то ходи голодный, если не хочешь, чтобы тебя автоматически не причислили к местным отверженным, потому что тогда тебя запросто «опустят» и так далее, у тебя будет единственный выход, если ты еще как-то ориентируешься в этом мире, если он тебе еще дорог, — самоубийство.
Я ждал ее так долго, насколько мог сопротивляться сну.
В диспансере палаты не закрываются на дверь, их тут нет, только в процедурных. С моего места хорошо просматривался коридор, подсвеченный тусклой синей лампой, коридор напоминал гроб, в котором я так и не увидел хрупкого женского долгожданного силуэта.
Сон меня сморил. Когда я проснулся, она уже сидела на моей кровати и загадочно улыбалась.
Нам уже не хотелось идти в туалет, и мы занялись любовью прямо в палате. Что это была за ночь! Никогда не забуду. Но самым интересным и даже странным было то, что все психи спали как убитые. Ни один не проснулся. Это-то как раз меня и мучило целый день. Почему никто не проснулся? Почему? …
Джеймс тоже целый день до самого ужина где-то пропадал, а когда появился, то на его лицо была натянута маска равнодушия. Но я-то знал, что Джей обо всем прекрасно осведомлен. «Джей,— сказал я, когда мы начали прогуливаться по коридору после трапезы. Тут всегда так. Все имбицилы после ужина вываливают в коридор и начинают накручивать метры по обшарпанному полу. Как в зоопарке. Наверное, между волками в клетке и людьми в психушке есть нечто общее. — Ответь мне, только не ври, пожалуйста… Гуля… Гуля — это… То, что я думаю?» Джей поиграл своей красивой тростью и еле слышно произнес: «Сам поймешь…».
»Сволочь! — заорал я. — «Ты мне просто мстишь!»
А потом я стал материть этого придурка, засевшего у меня в воображении, как только мог. Ко мне подскочили санитары. Но я и тогда не успокоился. Словом, в тот вечер я получил достаточно и сульфазина, и галаперидола. И, конечно же, мне хорошенько досталось от «кабанов». Отрубился на пару дней…
Судя по тому, что я раньше читал о параноиках, почти всегда они с головой находятся в своих мирах, где жизнь протекает как бы в другом измерении, другом времени. И всегда в этих мирах существует врач (или врачи), который стремится нанести параноику вред, может быть даже убить. Наверное, отсюда и те самые проступки, так пугающие нормальных людей.
В моем же случае Джеймс был вроде бы другом, у меня не было противника, хотя и был свой мир, который появлялся иногда передо мной во всей своей пугающей красоте, где главенствовал Джей в неизменно зеленом костюме по моде XIX века, с красивой тростью в руке и шелковым цилиндром на голове. Но после описанного случая, когда я немного отошел и уже мог передвигаться по коридору, держась за стенку, я начал задумываться над ролью Джея в моей жизни. Может, он только изображает моего друга, а на самом деле самый настоящий враг? Но я пытался как можно глубже прятать эти мысли, потому что Джей был очень проницательным парнем. И все же, мне кажется, он узнал о том, что я думал, потому что не появлялся до тех пор, пока я не пришел в себя по-настоящему.
Гуля же все эти дни, что я отходил от нейролептиков, была рядом. Она даже в столовую со мной ходила. И в один прекрасный миг я вдруг понял, что Гуля — это никакая на самом деле не Гуля, это Джей, перевоплотившийся в женщину! Иначе каким образом она могла постоянно находиться на мужской половине и не быть замеченной никем?! Это был настоящий заговор против меня … Теперь я это точно знаю, но что же предпринять? Нужно было с кем-то поделиться своими проблемами, но с кем?
Рядом со мной сидел больной, по имени Сенька-президент. История его такова. Он работал, как сегодня модно говорить, коммивояжером. Часто ездил в командировки, правда, денег приносил домой не так уж много, но этого вполне хватало на семью из трех человек. Однажды, вернувшись из очередного торгового вояжа, он застал свою жену прямо в постели с каким-то лицом непонятной национальности. Наверное, национальность сделалась непонятной от страха.
Но Сенька-президент ни своей жене, ни этому лицу ничего не сделал. Но с того дня он запил. Причем начинал прямо с утра и так в течение дня выпивал стаканов десять-пятнадцать бормотухи. Так продолжалось около трех лет. А потом, перед тем как с ним произошли «те самые метаморфозы», он не спал в течение недели.
И вот, проснувшись однажды утром рано у себя в постели, Сенька-президент обнаружил, что у него, оказывается, в Алматы есть свой банк, то есть он является главным держателем акций этого банка, да еще председателем правления совета директоров. Но, к счастью (или к сожалению), никто об этом не знал. Знал всю правду лишь Сенька-президент. Несколько дней он ходил счастливый от осознания того, что является богатым как Крез. Даже сослуживцы это заметили.
Но потом у него начались проблемы. Сенька-президент стал лихорадочно искать решение, куда бы пустить эти деньги. Так как он не мог придумать, что с ними делать, то решил стать президентом Республики Казахстан. Это решение пришло совершенно неожиданно, так же как известие о его богатствах. Так же внезапно он стал говорить и на южном диалекте казахского языка, причем так хорошо, что даже пугал этим иногда пьяных казахских джигитов, пытавшихся задирать его поздно ночью на автобусных остановках. А поздно ночью он ходил для того, чтобы больше знать о проблемах своего народа.
Дальше — больше. Решив пока не снимать денег со своих счетов, на свою получку он накупил бумаги и изготовил самодельные плакаты, призывавшие голосовать за Сеньку, который и принесет счастье и процветание стране. Как у бывшего стройотрядовца времен Советского Союза, у него было очень много знакомых на территории нынешнего СНГ. Сенька обзвонил всех, чьи телефоны еще имелись в его блокноте, приглашая друзей на свою инаугурацию, которая вот-вот должна была состояться, потому что ему уже стало казаться, что народ его избрал. Сенька как без пяти минут президент пытался влиять на власть, заходить к акимам, к другим начальникам, указывал полицейским на их ошибки и так далее и тому подобное.
В один прекрасный день он оказался в этом заведении. Тут он находился уже год и все равно, я знал об этом, потому что он поделился со мной своей тайной, считал, что его, как всенародно избранного президента, упрятали в психушку нечистоплотные в средствах политические конкуренты.
А так он был вполне нормальным …человеком. Но о политике лучше с ним было не говорить…
Выслушав меня, он рассказал мне такое, что у меня завяли уши. Оказывается, Сенька прекрасно знал Джея, который довольно часто с ним беседовал. «Опиши его», — не поверил я ему. И он его описал, рассказал про его костюм, и трость, и шелковый цилиндр. Словом, я был в прострации. «А Гулю случайно ты не знаешь?» — спросил я его с надеждой в голосе. «Конечно, знаю, я даже трахал ее несколько раз», — ответил он. Как я его в тот момент ненавидел!
Что же получается, размышлял я после нашего разговора, уже успокоившись, если Джей, как и Гуля, это, как считал Иосиф Романович, порождение моего воспаленного сознания, то каким образом это порождение могло проникнуть в сознание другого человека? И тут я понял, что совершил величайшее открытие в психиатрии. Как минимум, Нобелевская премия мне обеспечена!
Таким радостным событием мне ужасно захотелось поделиться с профессионалом, с моим коллегой —Иосифом Романовичем, и я рванул к нему в кабинет, который находился прямо в нашем отделении. Я знал, что если ему расскажу сейчас обо всем, то он будет сражен на месте. Вот только одна мысль меня беспокоила: как бы он не присвоил моего открытия. Кабинет его был открыт …
***
На этом записи обрывались, вернее, ничего уже разобрать было невозможно. Да и он, как я уже упоминал, говорить толком не мог. Пришлось оставить его в покое. Через дней десять он снова появился у меня дома. Он был в норме: поправился, порозовел, взгляд был вполне осмысленным.
«Ну, чем там у тебя закончилось, старик?» — спросил я как бы между прочим, словно меня это не очень интересовало, хотя я до одурения хотел все знать. «Чем, говоришь, закончилось?» — переспросил он, с какой-то странной улыбкой глядя на меня. А потом после довольно длинной паузы: «А вот чем… Джей! Гуля! Заходите…»
Скрипнула дверь, и послышались легкие приближавшиеся шаги, и я почувствовал, как у меня на голове шевелятся волосы и медленно-медленно «съезжает крыша»…
***